2014-й, конец апреля. Иду на концерт «Алисы» в «Юбилейный» - напротив, со стадиона «Петровский», горячим паром подымается ментальность тысяч болельщиков «Зенита», но и в «Юбилейный» стекаются толпы никак не хладнокровные: весеннее появление вождя в любимом городе куражит всё его многотысячное чёрно-красное племя. Как ни шмонают зрителей на входе, всё равно файера и фейерверки будут равномерно взрываться весь концерт. «Девчонки проносят», – весело подмигивая, объясняет Кинчев, и понятно становится, где именно девчонки проносят ритуальный огонь. В революцию они таким способом провозили бриллианты…
Сегодня лидер «Алисы» без чёрного магического плаща, без красного шарфа, без грима, коротко стрижен, волосы свои – седые. Однако обыкновенного в нём по-прежнему мало (нет вообще). Вполне годится на роль, скажем, Гэндальфа из «Властелина колец». Концерт посвящён двадцатилетию выхода альбома «Чёрная метка», и я некстати (или кстати) припоминаю что-то в стиле «мушкетёров 20 лет спустя». Только мне надо забрать поглубже – впервые я увидела Костю на сцене тридцать лет назад.
В ту пору у нас в Ленинграде заваривалась каша: обнаружилось недюжинное вольнолюбие в тысячах молодых людей, модных притом без всяких посольств заморских и джинсов, которые привозили папы-дипломаты, нет, наши ходили в щегольских и пёстрых лохмотьях и грезили наяву, всё время что-то замышляя и сочиняя, готовые в драку прямо сейчас. Называлось «рок». Я пришла с товарищем в ДК имени Крупской на «заключительный концерт победителей рок-фестиваля» – выступали «Странные игры», «Кино» и «Алиса». В карманах у нас (и у всех кругом) были плоские бутылочки с коньяком «Плиска». Все были одного возраста, что на сцене, что в зале. Тут, значит, и выпрыгивает на сцену, как будто там жил сто лет, мальчонка в красной майке и чёрном пиджаке с закатанными рукавами. Глаз горящий подведён, на горле звезда, в ухе крест, ухмылка нахальная. Вообще наглец.
Он тогда по сцене не метался, стоял у микрофона, только руками делал пасы – или что он там делал? Что он натворил такое, отчего мы в зале забыли свои плоские бутылочки и соединились в многорукое и многоочее чудище – восхищённую публику? Почему я, дипломированный специалист по театру, видевшая на сцене десятки великих актёров, испытала что-то похожее на удар пряменько так в зрительскую душу и закричала соседу: «Боже мой, кто это? Кто это?»
«Это Костя из Москвы», – ответили мне.
В том, что именно он пел тогда («Экспериментатор», «Идёт волна», «Я меломан», «Энергия»), не было ни социального протеста, ни «призывов к свержению». Собственно говоря, в тот момент «всё» уже было свергнуто. Действительность улетучилась с хорошей скоростью маленькой вони, и остался один нахальный эльф на сцене, с его раскалёнными глазами и летающими руками, извергающий из себя незримые (и вполне ощутимые) массы энергии. Преображение им пространства и времени – представало как реальность, данная в ощущениях…
Был ли он самым талантливым из той невероятной рок-плеяды, что шагнула на сцену в начале 80-х годов? Пожалуй, нет – самым талантливым был Башлачёв. А самым красивым? Хотя внешность Кинчева можно было бы описать в стиле ФМД, презентующего Родиона Романовича: «кстати, он был замечательно хорош собою, ростом выше среднего, тонок и строен…» – самым красивым был Цой, потому как красота всё же-таки просит статики, покоя, недвижности. Цой застывал как резная из кости статуэтка, Кинчев же клубился-переливался, отчаянно гримасничал, и его артистическая выразительность сметала всякие мысли о какой-то там красоте. А самым одарённым по части сочинения музыкальных форм был, наверное, Науменко. По глубине и ласковости прикосновения к метафизическим глубинам трудно было подобрать равных БГ…
Кинчев выделялся среди собратьев по року лишь одним свойством, в котором никто с ним соперничать не мог. Он был… как бы вам объяснить… он был сверхъестественным. Была ли то наведённая морока или что-то реально проступало в Кинчеве на сцене, как если бы поверхность воды расступалась и обнажала неведомые глубины, но те полтора-два часа, что шёл концерт, ты видел кого-то. И этот кто-то человеком из плоти и крови не был.
Над перестройкой он просто-таки измывался, выпевая самым тонким и бесовским из своих голосов:
Мы с тобой будем дружно жить, Ты – работать, я – руководить. Великий перелом! Новый почин!
Перестройка – дело умных мужчин…
«Новое мышление! Новый метод!» – невесело смеялся умный, много повидавший кто-то, решивший на этот раз вступить в царство «шестого лесничего мёртвого леса» на правах героя.
Я начинаю путь… Возможно, в их котлах уже кипит смола,
Возможно, в их вареве – ртуть, но я – начинаю путь…
Помню, как Кинчев спел эту песню впервые – в 1986 году, на рок-фестивале, проходившем в ДК «Невский». Он вышел из центрального зрительского входа и медленно пошёл к сцене, а за ним, на небольшом расстоянии, следовал встревоженный непорядком милиционер, так они и шли – выразительно, ничего не скажешь.
Всего за год ураганно сформировалась публика «Алисы» – первое поколение алисоманов были чистые богатыри: переворачивали вагоны метро, рвали деревья с корнем. Интересно было бы понять – вождь «Алисы» отражал («актёры – зеркала») идущие в массах процессы высвобождения энергии или… или… сам их и вызывал?
(Сама-то что думаешь?)
Я-то, прям как и товарищ Сталин, всерьёз подозреваю «творческих работников» в могучем влиянии на жизнь и потенциальном соперничестве с тиранами, потому что это, как правило, одна экспедиция, сошествие группы духов на землю – а потом они разделяются по интересам, что ли. Одни направо, другие налево, один стал Чаплином, а другой Гитлером: отсюда и взаимная ненависть («Он украл мои усики!» – кричал разъярённый Чаплин). Кто-то пошёл в диктаторы, а кто-то, у кого больше вкуса и снисхождения к людишкам, – в режиссёры: век их, великих диктаторов и великих режиссёров, кончился одновременно. Вагнер, и никто иной, разбудил и вывел наружу подземных германских богов, и разве не господин Н. изобрёл нимфеток? Что вы мне тут толкуете о невинности!
Когда власти стали щёлкать зубами, было поздно: «Костя» уже нарезал круги по вмиг освободившемуся пространству, питаясь щедрой энергией своей публики и столь же щедро отдавая её обратно, – ведь он не вампир какой-нибудь. В его нереальности нет ничего зловещего. «Я тебе не друг и не враг, а так», – честно объяснился он в композиции «Чёрная метка». Он занят своим путём, своей дорогой. Но, преображаясь на сцене, Кинчев преображал и публику: и тут уж всё зависело от личности – в конце концов, «компромисс не для нас!» мог напевать и бандит, готовя паяльник для жертвы. Вас освобождают – но что именно в вас освободится, никто не знает. Освобождение от лап одряхлевших «экспериментаторов» расчищало поле для новых «голодных духов», потому-то Кинчев никакой перестройкой и не умилялся, улавливая сущность дела.
Освобождение и преображение: нынешние мастера искусств если и мечтают о таком, то втайне – принято униженно лопотать, дескать, я так, пописать вышел, вы уж в меня не стреляйте, я всего лишь маленький гном эпохи постмодернизма, я вас ничему учить не буду никогда. Гнёту массивной атаки дерьма («миллионы мух не могут ошибаться»!) противостоять нелегко, и те, кто этому противостоит, форменные герои. У каждого своя тактика – скажем, титан Сокуров чуть лукавит, стараясь не выдавать так уж откровенно своей явной сути Учителя. А простодушный бесогон Никита Михалков воюет с открытым забралом. Кинчев же давно, как говорится, забросил чепец за мельницу. Как четверть века тому назад объяснил своей публике – «я пришёл помочь тебе встать», так и лупит в ту же точку. Да, дескать, освобождаю и преображаю, так что ты или иди ко мне, или держись от меня подальше.
В любом суде подтвержу как свидетель: он меня лично меня освободил и преобразил. Я была советская аспирантка и ходила в синей юбке, диссертацию какую-то собиралась писать. Но от звуков «Алисы» всё жалко-советское облетело и развеялось, а житейская мреть растаяла в уме. Я почувствовала себя… не знаю… падчерицей звёзд или, там, гордой дочерью Солнца, вполне способной повелевать стихиями если не в планетарном масштабе, то хотя бы в районе Купчино. Заворожённая песнями «Алисы» про Солнце, я несколько раз в те годы успешно разгоняла облака…
(«А сейчас?» – «Не поняла, что сейчас». - «Сейчас ты можешь разгонять облака?» –
«Не пробовала. Для чего бы это?») Существуют и другие виды творчества, прекрасно знаю и люблю, но отчего бы не быть и такому, когда тебя вырывают из реальности и переносят куда-то, где тоже есть земля, солнце, ветер, вода, огонь, небо, дождь, звёзды, ночь, дорога, – да только это уже совсем другие земля, солнце, ветер, вода, огонь, небо, дождь, звёзды, ночь и дорога…
Мистерия пути – так можно было бы назвать тридцатилетний путь «Алисы» (и он же путь национального духа, который очевидно прорвало именно на этом месте, да, там, где стоял человек-rock, точнее, там, где его носило и куда бросало). Собственно говоря, я ничего не смыслю в рок-н-ролле, как смыслят знатоки, вмиг вычисляющие влияния и веяния, оперирующие грудой терминов и фамилий на латинице. Может быть, это ужасно важно – правда и то, что при переходе на кириллицу все эти операции как-то мигом истлели, испарились, оставив нам от той эпохи всего лишь несколько лиц: но лица эти сверкают «небесным огнём» (заразимся уж от Кинчева приятно-высокопарным символизмом).
Русские ненормальны, «русский человек – это неприлично»: они берут форму доброго европейского романа, забаву и утеху английских эсквайров, французских буржуа и немецких профессоров, добавляют туда недрогнувшей рукой исповедь и проповедь, замешивают всё на крови, идущей из чахоточного горла, расплачиваются жизнью за слова – и получается… «русский роман», что-то такое, для чего надо теперь или добавлять спецкурс, или вычёркивать это из словесности как нечто беспокойно-лишнее, а вот это уже дудки. Так и с рок-н-роллом: ну кому, кроме русских, могло прийти в голову использовать его для целей иных, нежели честным образом заработать денег, скинув «катящиеся камешки» природного темперамента? 90% рока – это «давайте дружить, нет войне, срочно займёмся любовью, вчера было прекрасно, а сегодня – никакого удовлетворения»…
Сравните с этим детским садом нашего Кинчева, распевающего поэмы минут на десять («Стерх», «Ветер водит хоровод», «Дурень» и так далее), где речь идёт о сложнейших переживаниях исторического пути его земли, замешанных на тоске и восторге отборной русской школы. Однажды я читала подробный разбор всяких «веяний» и «влияний» на Кинчева, и автор приводил десятки имён – было весьма характерно, что невозможно указать точный исток, конкретную точку начала подражания. Вот будто лидер «Алисы» синтезировал, что ли, всех разом.
«Беру своё, где нахожу» (изречение приписывают Мольеру).
У Кинчева много рок-н-роллов о рок-н- ролле, начиная, наверное, с уморительного
«Плохого рок-н-ролла»:
Я сколько себя помню, я всегда был глуп, Я не любил учиться и не мог есть суп,
Учителей я не любил, я им грубил, я им хамил, Сидел и пел – рок-н-ролл… Рок-н-ролл!
Похоже, его занимает такая рефлексия (и, заметим, кинчевские рок-н-роллы о рок- н-ролле – ироничные, забавные, даже смешные), но музыкальная форма по имени «рок» для него – форма жизни духа. Она состоит из абсолютной свободы, когда никакая власть не признаётся (позднее Кинчев уточнил – кроме Бога, но Бог ему никак не мешает ни в чём); из соединения «я» с «мы» (где гордое
«я» властно переливается в бесформенно рыщущее «мы»); из непрестанного горения и борения в союзе с ветхими стихиями Земли, Воды, Огня и Воздуха…
(В нашем языке «рок» имеет значение
«фатума», «судьбы», грозной и неподвластной человеку силы – в английском такого значения нет, и rock по-английски всего лишь «скала».)
Кто-то в пути уже давно, счёт, возможно, не на века, а на тысячелетия, но именно сейчас, сегодня, в наше время кто-то решился на новую «битву в пути», сделал отчаянный рывок. Нам же советовали: спасись сам, вокруг тебя все спасутся. Легко сказать!
Люди поют себе и поют. Зарабатывают деньги, радуют публику. А тут что-то беззаконное и нереальное: человек идёт на сцену, как в бой за свободу. Нагруженный целями и значениями. Если бы он был хоть чуточку менее талантлив, его бы засмеяли – однако никто не смеялся…
К середине 90-х «Костя» разлетелся до черты, за которой мы рисковали его потерять. Нелишне напомнить, что он не знал (не знает и сейчас) проходных, халтурных концертов: выкладывается полностью, отказывает голос - дохрипывает душой, и никаких внеположных творчеству целей не имеет. (Намолотить, скажем, на дом в Испании, да хоть бы в Болгарии, где фамилия его деда Кинчев – уважаемая и почтенная, мне говорили, «Кинчевы держат Варну»… за десятилетия концертирования построил всего лишь домик в Лужском районе, где живёт по полгода и исключительно удачлив в ловле рыбы, а кто б сомневался…)
Его демонический театр сиял в ту пору полным блеском силы. Всё было оформлено: красно-чёрная символика, армия поклонников, сценические движения с этой знаменитой отставленной полусогнутой ногой, которой он отбивал ритм восхищённых криков зрителей, гримасы, то лукавые, то высокомерные, обжигающие глаза, которые, казалось, плавали отдельно от лица, пристально смотря в глаза каждому из публики. «Я пришёл помешать тебе спать!» Но освобождение произошло, и миссия как будто закончилась. Кинчев упивался свободой, но она уже оборачивалась очередным русским беспределом, лихорадкой, безумием. «Жги да гуляй!»
Чё, братушки, лютые псы, Изголодалися?
По красной кровушке на сочной траве Истосковалися?
Вот это оттепель, вот это да! Вот это праздничек!
Эй, братва, выходи во двор,
Айда безобразничать!
(«Жар-бог-шуга»)
В общем-то, по-честному если, надо было или уходить, или оставаться – но уже иначе. Он и сделал по-честному – и ушёл, и остался. Тот Костя 80–90-х ушёл, и нынче Кинчев в концертах, когда поёт прежние песни, как бы вспоминает сам себя прежнего, причём не без дистанции, – и явился новый Костя.
«Смирись, гордый человек». Почему-то я после этой знаменитой фразы всегда вспоминаю менее знаменитую, но чем-то схожую в интонации – «Пустите доброго человека, а не то он выломает дверь» (Бармалей Быкова в «Айболите-66»).
Не то чтобы «новый» Кинчев, с «Небом славян» и «Мы православные», мне не нравился. Чисто проповеднических песен у него немного, и в условиях тотального хаоса в головах они закономерны и скорее полезны. С чего бы мне возражать? Я и сама православная, правда, подтверждать в хоре своё вероисповедание не тянет. У каждого свой Бог, в конце концов, у меня вот он с лицом А. Н. Островского, то есть, объясняю, я настолько неисправимый великоросс, что даже не чувствую никакой угрозы ниоткуда, напрочь не воспринимаю никаких злоумышляющих басурман. Даже если воочию вижу – всерьёз не принимаю. Если мы престол света, наши враги сами как-нибудь испарятся. Хуже, если мы не престол света, – но тогда с кем воевать-то? А?
В кинчевском смирении явно проступало могучее усилие, раскаяние бунтовщика, искреннее, даже душераздирающее
«прошение о помиловании». Странно, да? Талантливейший артист, с абсолютной сценичностью, ничем не запятнанный, никаким участием в шайках-лейках, кристалл, можно сказать, – в чём ему каяться, за что просить помилования?
Полноте, воскликнем мы в стиле ФМД, - да он ли каялся?
Однажды (дело было на «Радио Культу- ра») Константин рассказал мне, что в детстве видел себя как-то странно, точно со стороны, – будто он висит или летает над миром, смотрит вниз, там все маленькие. То есть за пареньком присматривали давно, если вообще не украли его сразу, прямо из колыбели, подложив своего кого-то.
«Кто ты? Кто ты такой? Кто я? А-а!» – пел он в притворном испуге в комическом «Соковыжимателе». Но проговаривается, «кто он такой» (смягчим: его лирический герой), наш человек-rock почти что на каждом шагу. Вот, скажем, недавняя песня про «ангела с обожжённым крылом». Где ж это ангел мог так неосторожно обжечься? Небесный огонь, как мы знаем, не жжёт. Куда его на фиг занесло тогда? Также мы знаем обрывки и краешки давних-давних преданий о тех, кто свалился… нет, не с Луны, как поёт Кинчев в одной песне, а покруче. Кто-то гордый, с группой товарищей… тогда-то им крылышки-то и опалило…
«Небо» – о нём Кинчев поёт чаще всего, страстнее всего, с особой тоской и надеждой, как не могут петь «насельники рая» и как не поют обыкновенные люди, для которых «солнце» и «небо» – отличный повод, чтобы поехать с девчонкой на пикник. Это древняя тоска Падших и Ушедших, это надежда гордых изгнанников на прощение и возвращение...
Впрочем, случаются оазисы блаженного покоя. В мрачно-драгоценной твердыне сочинённых Кинчевым песен есть вкрапления чистой и светлой лирики – лучшие из них, на мой вкус, «Осеннее солнце» и «Лодка» (на стихи китайского поэта Су Ши). Это утончённое переживание своего растворения в природе, безмятежного единения с ней, притом с непременным и всем известным условием такого счастья – отсутствием других людей. Их, людей, и так в песнях «Алисы» негусто, то есть их там и не бывает. Есть «я» и «мы», а отдельные какие-нибудь лица в мистерии индивидуально-общего движения неуместны. На равных правах с героем в лирическом диалоге оказываются разве что Природа и Родина, и лирическая ересь столетней давности рискует повториться сызнова («О, Русь моя! Жена моя!»).
(Кстати сказать, у нелюбимого мною Б. Парамонова есть уморительная реплика, как раз о подобных супружеских союзах: «Блока надо срочно развести с Россией. Он ей не муж».)
Конечно, Кинчев не претендует на роль супруга России, хотя бы потому, что это место другим кем-то прочно занято в действительности, а смиренно считает себя её сыном, однако его герой никак не «один из». Он подаёт голос, и голос этот – властный, даже повелительный. Сыночек вырос и, что называется, «заматерел»… Воплощённый ветер, он летает над Родиной и Природой то в блаженстве, то в тревоге – ветер его любимый герой.
На моих глазах спорили огонь да лёд,
Кто кому судья и кто кому прервёт полёт,
А над этим всем ветер поднимал свой флаг, Выше всех вершин! Вот так!
Всё стихии, стихии волнуются в его стихах – ветхие стихии, древние стихии…
…Рассуждаю с увлечением, потому как в меня «Алиса» попала сразу, тридцать лет назад, со всеми своими причудами. Наверное, потому, что я тоже из тех, кто может сказать о себе –
Я буду делать только то, что я хочу, учи не учи, Мне как об стенку горох – кричи не кричи…
Но понимаю, что «попадает» далеко не во всех. Кто-то даже в сердцах обозвал успех Кинчева – сектантским.
Если из восприятия «Алисы» напрочь вынуть понимание и сочувствие, из праздного любопытства, допустим, забредя на концерт, то картина предстанет дико странная: в дыму и пламени летает по сцене татуированный вождь неведомого племени, то стеная, то приказывая, и тысячи тянущихся к нему рук в рок-громах и красных всполохах въявь изображают грозную стихию, которая, кажется, способна на что угодно. При- слушаешься: да нет, всё мило, поэтично и невинно.
В чистом поле – Луна, Синий лес до небес,
А по небу гуляет Левша, Босиком! Вот-те крест. («Левша»)
Что реветь-то? А они ревут. Огнедышащим хором выпевают припев прелестной
«Кибитки»:
Небо в звёздах,
Рек серебро да костров горячая медь… Наш дух – воздух,
Нам ли с тобой не петь!
Я не знаю ещё случаев подобного массового гипноза. Чтоб многотысячный зритель распевал подобные (и ещё покруче) тексты. Случайно забредшим на «Алису» представителям СМИ (Служба Мелкого Идиотизма) вечно мерещится чистый вздор, видимо, кишащий в их головах: так, журналисту
«Смены» в 1988-м примстилось, что Кинчев поёт «Хайль Гитлер на том берегу» (вместо «Эй ты там, на том берегу»), а работнику «Коммерсанта» в 2013-м – что Кинчев прокричал «Чумазые достали» (вместо «Чума всегда с нами» – Кинчев так поминает на концертах своего погибшего друга Игоря Чумичкина, Чуму, гитариста «Алисы»). Вот уж действительно – скажи мне, что ты расслышал из текстов «Алисы», и я скажу тебе, кто ты!
На любые претензии у вождя один ответ – «А мне по барабану вся эта муть, я не червонец, чтобы нравиться всем!»
Коротко и ясно.
Высокомерный? Пожалуй. Только это высокомерие чистой пробы, без примесей – просто мерит всё человек высокой меркой. В его квартире нет ни одной афиши, ни одного плаката или фотографии с его изображением, ему это ни к чему. Ноль лицемерия. Ноль пристройки к собеседнику. Ставшая от постоянного употребления комфортной привычка говорить, что думаешь…
После того, как я здесь приписала Кинчеву собственные галлюцинации, изобразив его чуть ли не раскаявшимся демоном, который пытается выбраться к свету, нелишне вспомнить – перед нами артист -труженик, сочинивший более 200 песен, тридцать лет колесящий по России и упрямо воплощающий сам в себе «русский рок» (о котором и споры-то давно утихли, уж его похоронили тысячу раз). Муж и отец. Дочь Вера (Вера Панфилова) закончила обучение у Сергея Женовача и играет ныне в Театре имени Маяковского. Я видела её в спектакле «Liebe. Schiller» по «Разбойникам» Шиллера, это самостоятельная работа учениц Женовача, доведённая до полноценного спектакля Юрием Бутусовым (шла на Малой сцене Театра имени Ленсовета). Разыгрывая причудливую композицию, девочки сложным путём, но добираются именно до Шиллера, до чистого надрывного звука идеальной души. Вера Панфилова в спектакле предстаёт настоящей папиной дочерью – в грозно-доверчивых глазах похожая атомная смесь искренности и упрямства, трогательной серьёзности и бесстрашия… но тут будет, конечно, свой путь…
А дорога Кинчева беспримерна. Пусть кажется, что она отталкивает, к примеру, застывших в невесёлом смехе злосчастных детей поколения «Камеди Клаба» – это от внутреннего трепета, от страха перед ответственностью, от робости перед неумолимой серьёзностью жизни. Придёт время – поймут, или не поймут, это их дело.
Человек-rock никогда не заискивал перед толпой и не искал непременного успеха. Он сразу предупредил:
Я пою для тех, кто идёт своим путём. Я рад, если кто-то понял меня…
Что касается того, ну того кого-то, кто летит вверх-вниз, тоскует, мечтает о прощении… Прощение надо заработать, «такой простой работой – жить» (из его песни), от того герою Кинчева всё даётся столь трудно, с усилием, с вызовом, без поблажек и расслаблений. А простят ли его в конце концов – мы и узнаем в Конце Концов…
Константин Кинчев:
«Я себя на года не разделяю»
– Костя Кинчев 1994 года, нереально талантливый и хаотический, веривший в то, что «Солнце за нас», и получивший чёрную метку, – в каких ты с ним сейчас отношениях, в своём 2014 году?
– В прекрасных. Я себя на года не разделяю, живу себе и живу. А о степени собственного таланта не мне судить. Хаотичный период поиска закончился по принятии Крещения, это уже давно было. С 93-го года собираюсь потихонечку, по мере своих скудных сил.
– Что выбрать человеку, если любовь к Родине противоречит любви к истине?
– Любовь к Родине не может противоречить любви к Истине, потому что истина – это Христос, а Родина наша под Покровом Пресвятой Богородицы была, есть и, надеюсь, будет.
– «Небо славян…» Неужели после всего, что было, возможно ещё какое-то «братство славян»? Не пребудет ли нынешнее отчуждение уже вплоть до Последнего Суда?
– Западная Украина никогда с нами не была, начиная с XVII века. И какое братство? Поляки что ли славяне, которые себя кельтами считают? Чехи? Хорваты? Православный мир един, и мы с греками ближе, чем с Западной Украиной.
– «Тоталитарный рэп – это вам не ха-ха, тоталитарный рэп – это факт, тоталитарный рэп сформирован годами под вой сирен и лай собак…» Как ты считаешь, потеряла ли актуальность эта твоя песня?
– Нет. Не потеряла. Пропагандистская машина работает отлаженно. Но что поделать, холодная война на дворе, пропаганда необходима. Причём всем сторонам. Мы тут не оригинальны.
– Жизнь в рок-н-ролле сопряжена с профессиональными рисками. Сколько уже людей ушло от нас, и каких людей! Башлачёв, Дягилева, Цой, Науменко, Панов, Летов, Пивоварова… Ты тоже мог уйти, но остался.
В одном фильме Уэса Крейвена персонаж-киноман рассказывает, как выжить в фильмах ужасов. Например, категорически нельзя говорить «я сейчас вернусь». А как выжить в рок-н-ролле?
– Кто его знает… Кому удается, кому нет.
На войне как на войне.
– Сейчас в твоём репертуаре есть несколько песен Цоя. А у тебя было в своё время чувство соперничества с ним?
– Было, конечно, соперничество в хорошем смысле слова, и у Вити это чувство было…
– Если бы ты вдруг решил спеть несколько песен Гребенщикова или Шевчука – какие бы выбрал для себя? А у Высоцкого что бы взял?
– Ничего бы я не взял у БГ, потому что абсолют перепевать бессмысленно, и у Высоцкого ничего бы не взял по этой причине. Мне предлагали поучаствовать в трибьюте Гребенщикова, я отказался, извинившись перед автором, обозначив причину. А творчество Шевчука мне не близко совсем, поэтому не возникает желания что-нибудь спеть.
– У тебя есть тексты, которые ты не поёшь (т. н. стихи). А что ты с ними собираешься делать? Нет ли идеи поэтического сборника? Или, например, автобиографической книги?
– Всё, что не спел, вошло в книгу «Солнцеворот», впрочем, всё, что к тому времени (2000) спел, тоже вошло.
– Ты часто поёшь о «небе». У Сведенборга и Даниила Андреева были отчётливые мистические видения «того света». А ты чтонибудь видел?
– Чё-то видел, и мне это не понравилось. Поэтому то, что я видел, не хочу однозначно.
– Как ты относишься к теории «даймонов» – невидимых существ, которые прикрепляются к реальным живым людям и помогают им в творчестве, что-то подсказывают, вдохновляют (иначе их зовут музами)? Знакомо ли тебе вдохновение такого рода?
– Бесы – абсолютно реальные, но невидимые существа, которые вселяются в неготовых к сопротивлению людей. То, о чём ты спрашиваешь, это бесы, иногда они притворяются музами…
– Ты заранее планируешь свои сценические движения или они возникают стихийно?
– Я вообще стихия, ураган, я не играю, я так живу. Играть не умею, проживать чужие жизни – это не моё, совсем.
– У тебя более 200 песен, но среди них, как ты сам признаёшься, нет песен о любви к женщине и нет шутливых, юмористических песен. Ты собираешься «восполнить пробелы» или так творческие дела не делаются?
– Так творческие дела не делаются, как Бог на душу кладёт, так и пишу. Вернее, записываю.
– Пить или не пить – вот в чём вопрос, говаривал принц Гамлет. В разное время ты для себя этот вопрос решал по-разному. Но когда видишь талантливых молодых артистов, которые уже с утра приходят на репетицию «не в виде», хочется хворостину, что ли, взять (в воспитательных целях)? Или что с ними делать?
– Ничего! Это их дело. Хотят пить – пусть пьют. Чего мне кого-то жизни учить?
– Было ли что-то в Советском Союзе (кроме оставшейся в его пределах нашей молодости), чего тебе жаль и не хватает?
– Наверное, дух нестяжательства, бессребреничества, абсолютный пофигизм по отношению к завтрашнему дню… Может, это было связано с возрастом, а может, этим был пропитан весь СССР, не знаю… Но пофигизма мне не хватает. Милого такого, лёгкого… Мы в 17 лет не думали, как карьеру менеджера среднего звена построить. Мы вообще не думали, песни пели и радовались. Вот этого не хватает.
– Как ты относишься к нынешнему полному запрету мата в кино, на сцене и в литературе?
– Я настороженно отношусь к любому виду запретов. Запреты – это по-любому несвобода. Но мат ради мата я тоже не понимаю. Если это оправданно, пусть будет. Давайте оставим это на совести авторов.
– Как тебе идея журнала «Время культуры» поставить поэту Николаю Гумилёву памятник в Кронштадте? Это место его рождения.
– Я – за! Гумилёв – один из моих любимых поэтов. Герой!
– Обе твои дочери оказались связаны с театром – Мария работает в Студии театрального искусства у Сергея Женовача, Вера закончила обучение тоже у Женовача и поступила в труппу Театра имени Маяковского. Стал ли ты чаще ходить в театр и что думаешь о современной сцене? Нравится ли тебе игра дочери Веры?
– Конечно, чаще стал ходить, хотя театр любил всегда… Но, учитывая службу дочерей, походы в театр активизировались, конечно. Веру обсуждать, извините, не могу!
– Получился ли русский рок как устойчивое и самовоспроизводящееся явление или как было несколько человек, так и осталось несколько человек (но гораздо меньше, чем в начале – по людям большая убыль вышла)?
– Я могу говорить только за себя, моя жизнь состоялась, и слава Богу. Спасибо Петербургу за то, что приютил меня, поддержал и поверил в меня. Петербург – моя любовь навсегда.
Беседовала Татьяна Москвина
Фото:
Дмитрий Кондрадт,
Дмитрий Локтев,
Юлия Смелкина
