UFO. Фил Могг рассказывает

Да, Тамара, — полногрудая и черноволосая девушка из соседней школы, вместе с которой маршировали под пионерские песни, купались в море, танцевали на импровизированных дискотеках под «Веселых Ребят», «Цветы», URIAH HEEP и конечно же «Белладонну». Эта песня вдруг зазвучала отовсюду — из кассетников друзей, из ресторанов, из окон случайных домов. Я даже играл эту песню на гитаре, наверняка, перевирая многие из аккордов и стесняясь петь — голос ломался и звучал совсем не так, как у Фила Могга.

Мы ни разу не поцеловались, не говоря уже о большем. Но все мои мысли тогда были связаны исключительно с Тамарой и каждый раз, когда звучала эта песня, я как последний слюнтяй раскисал, что для дружков было отличным поводом повеселиться.

Тамару я не видел много лет, а когда случайно встретил на улице, лет через десять, был поражен — навстречу шла толстая тетка, неряшливо одетая, с сумками набитыми какой-то хренью, никого не замечая вокруг. Я даже не осмелился поздороваться. Только смотрел вслед и вспоминал ее удивительную фигуру в мини-юбке и обтягивающей красной футболке, врезавшейся в память навсегда из школьных дней.

С Филом Моггом я встречаюсь в фойе маленькой гостиницы, недалеко от Чистых Прудов. Фил вваливается с улицы, раскрасневшийся от мороза и водки, выпитой за ужином. Не похожий на того длинноволосого красавца с конвертов пластинок тридцатилетней давности. Я сижу в кресле, неудобно свисая почти всем телом вниз, так, что руки болтаются как две совершенно ненужных плети, разгоняя затхлый воздух, напротив мифического персонажа из детства и думаю, каким же должен быть первый вопрос? Тысячи вопросов уже заданы, и ответы живут своей жизнью в диктофоне и на страницах журналов, а тут вдруг, как в первый раз.

— Холодно, — смеется Фил Могг, обтряхивая снег со своего полушубка, — но я же в России, да?

— Особенно рыжим? — с серьезным выражением лица спрашиваю я.

— Ага!

— Думаешь, все дело в цвете растительности на теле?

— Конечно! Вообще всех рыжих нужно изолировать от общества.

— Это еще зачем?

— Они давно вызывают подозрение.

— Про меня тоже так говорят, но я не рыжий, — сомневаюсь я.

— Это еще нужно проверить внутри твоих штанов!

— Там тоже считается?

— А как же, такие самые подозрительные, — опять смеется Фил и откидывается в кресле.

В голове еще полная каша. В одно мгновение вспоминается детство, мама, отец, старенький, постоянно ломающийся магнитофон и до дыр затертые катушки «Свема. Тип-6», на которых и хранились все эти таинственные «белладонны» и прочие «интузефая». Прошли годы, и было много неожиданных встреч и концертов. Одни разочаровывали, вторые оставляли двойственные чувства — оказывается не все мои «боги» готовы быть теми, кем их сделало наше поколение. Из-за которых не спали ночью, прижавшись ухом к динамику магнитофона и недоедали в школьных буфетах, копя на заветную пластинку. Пытаюсь начать издалека.

— Слушай, Фил, а что такое этот «Bacon Records», как вас угораздило подписать с ними контракт в самом начале?

— Да фиг его знает, — задумывается почти уже и не рыжий, а больше седой Фил. — Кстати, чувак, который всем там заправлял, потом слинял на Багамы и заделался министром туризма.

— Вы хоть что-то тогда получали?

— Его сложно было найти. Приходишь, а он поехал машину чью-то за долги продавать.

— А если попадался?

— Первое, что он говорил, эй, парни, выпьем? Ну, мы конечно соглашались, — самим себе купить не всегда была возможность, а у него хорошие напитки были.

— Много пили?

— Всякое случалось. А потом через час уже и забывали, что собственно, от него нужно было, все само собой испарялось.

— Весело было.

— Да, весело. Веселее некуда.

— Но вырвались все же на «Chrysalis»?

— У нас был хороший агент, он нашел нам этот контракт с независимым лейблом, который тогда сделали при Island.

— Сейчас уже и не скажешь про «Island», что это независимый лейбл.

— Эй, чувак, ну ты же понимаешь, что такое были рекорд-лейблы в начале 70-х? Для всех этих парней время было что надо!

— Ваши первые альбомы на «Chrysalis» до сих пор у нас считаются самыми…

— Действительно?

— Конечно. Для старшего поколения они культовые, что тут сказать, — я вспоминаю пионерский лагерь.

— Это нормально. Вот спроси у любого, какой альбом BLACK SABBATH лучший?

— Первый?

— Конечно. Так все ответят. А LED ZEPPELIN?

— Для меня — «Physical Graffiti».

— Согласен, отличный альбом, скажу я, но…

— Тоже первый?

— Именно!

— Почему?

— Первое потрясение, чувак, понимаешь?

— Понимаю, еще как понимаю.

— Кстати, звук нам на «Lights Out» Рон Невисон делал, улавливаешь?

— Тот, который и «Physical Graffiti» записывал?

— Он самый.

— Так совпало?

— Нет, мы его осознанно позвали, сами. Он ведь еще и THE WHO и BAD COMPANY записывал.

— Он серьезно поменял ваш звук.

— Да, это точно. Но мы этого и хотели.

— Мне больше нравится ранний звук.

— Первое потрясение?

— Саундтрек к первой любви.

— Отлично! Я рад. Получилось?

— Нет. Просто слушали, иногда танцевали.

— Надеюсь, это была девушка?

— Ну не мальчик же! — обиженно говорю я.

— Извини, — успокаивает меня Фил, — это у меня такой особый английский юмор. То, что ты вряд ли мог танцевать с мальчиком, видно за милю. Хотя в наше время ни в чем нельзя быть уверенным.

— Опять шутишь?

— Ха-ха, — веселится Фил, — опять шучу.

Он внимательно рассматривает меня, в глазах еще сверкают искорки «особого английского юмора», но готов продолжать разговор дальше.

— Так вот, мы тоже поменяли звук. Время не стоит на месте, когда на прилавках появляется «Physical Graffiti».

— Невисон согласился сразу, все-таки самих «цеппелинов» писал?

— Ну, мы ведь тоже тогда не на улице монетки зашибали, — смеется Фил Могг, — договорились.

— И он увел вас в сторону тяжелого звучания?

— Да мы и не против были. Тогда все в ту сторону двигались.

— Вы осознанно искали Рона, что бы сделать нужный звук?

— Да мы просто припухли, послушав эту «цеппелиновскую» пластинку. Кто-то сказал — давайте найдем этого чувака! Рон работал с нами на нескольких пластинках, но потом мы уже ни о чем таком не думали.

— А о чем думали?

— Да ни о чем. Все и так круто было, как представлялось.

— Вообще ни о чем не думали?

— Ага. Зачем?

— Тогда модны были всякие концепции.

— Нам по фигу были концепции, мы просто играли, пластинки наши продавались, мы получали бабки. Все было отлично.

— Но ваши пластинки оформлены вполне концептуально.

— Да, нам обложки делали «Hipgnosis».

— Эти парни были крутые по-настоящему.

— Все сложилось само собой. Просто среди наших агентов на «Chrysalis» был один малый, который помогал когда-то «Hipgnosis» в каких-то делах с PINK FLOYD. Мы ему сказали, - эй, чувак, давай и нам так же круто. Он все устроил.

— Вам было все равно, что будет на обложке?

— По большому счету да. А на лейбле считали, что если эти художники делают дизайн для PINK FLOYD и LED ZEPPELIN, то большая удача, если удастся затащить их и к нам.

— Тебе самому нравилось то, что они делали для вас?

— Понимаешь, в те годы бывало - заходишь в музыкальный магазин, смотришь на прилавки и видишь откровенное дерьмо. Никто не умел делать настоящие обложки. А если глаз натыкался на что-то стоящее, то в большинстве случаев это была продукция «Hipgnosis».

— И среди прочих — ваши пластинки?

— Да, это впечатляло.

— Не жалеешь, что время винила ушло?

— Не ушло. Я бы и сейчас с удовольствием печатался только на виниле.

Фил изображает как ставится пластинка на проигрыватель:

— Кх-кх-кх… Трещит… Но какой звук! Не стоит недооценивать звук настоящего винила. На моей улице есть магазин, в котором до сих пор продают старый винил. Я в него постоянно захожу. Просто иногда хочется подержать эти уникальные вещи в руках. Во многих до сих пор потрясающая энергия.

Задумывается.

— Фил, ты знаешь, что это за странная парочка на обложке твоей пластинки «Force It»? — спрашиваю я.

— Не-а.

— Это Дженезис Пи-Орридж и его закадычная подружка Кози Фэнни Тутти.

— А кто это?

— Позже они стали известными индастриал-музыкантами, а тогда, говорят, подрабатывали моделями.

— И что, играют до сих пор?

— Да, в Москву пару раз приезжали. Только вот Дженезис Пи-Орридж с некоторых пор превратился в женщину.

— Теперь ты шутишь?

— Да какие тут шутки.

— Ух ты! Он… или она, как теперь правильно, действительно известен?

— Да.

— Надо же. Я вот знаю девушку, которая с обезьяной на обложке нашего альбома «No Heavy Petting». Это подруга моего товарища. Я ее спросил недавно, ты вообще помнишь, как тебя снимали?

— Помнит?

— Ага, только все воспоминания о том, как эта обезьяна гадила ей на плечи.

— Не самые приятные воспоминания для барышни.

— Да уж, не очень приятно, когда на тебя гадят.

Мы смеемся, и я понимаю, что самое время задать вопрос, который меня давно интересует.

— Вы приехали почти в классическом составе…

— Да, мы старые друзья, нам есть что вспомнить, — перебивает меня Фил.

— А Майкла Шенкера почему нет? — просто выстрел в лоб, будь что будет.

— Ох… хм… как бы сказать правильно, ведь напишешь потом… Майкл — человек непредсказуемый. Понимаешь, мы сейчас в таком возрасте, когда предсказуемость  необходима. Нам не двадцать лет, когда все было по фигу. Вот мы сидим перед рисепшеном в гостинице, да?

— Да, сидим.

— Знаешь, в чем я точно уверен?

— В чем ты уверен?

— Что мои парни в этой же гостинице. Кто в номере, кто в баре, кто еще чем занимается, но они тут и мы можем это запросто проверить у вон той красивой девушки.

— Я верю.

— А вот собирался бы сюда с нами Майкл… — хмыкает Фил, на секунду задумывается, явно что-то припоминая, — зарегистрировался ли он, долетел — это большой вопрос.

— Даже если обо все договорились?

— Мы часто с ним о чем-то договаривались, но в пункте прибытия мы могли его и не обнаружить.

— А если все-таки оказывался на сцене?

— То мог испариться с нее в любую секунду. Знаешь, хочется быть уверенным в том, что тот, с кем ты начинал играть концерт, простоит на сцене рядом до последней песни. А не обернешься во время второй половины сета и - бац! Майкла уже нет, и где он, никто не знает.

— До такой степени?

— Да он безумец! — Фил взмахивает руками, — он из тех парней, которые запросто могут отрезать свое ухо и продать его на «eBay».

— Проблемы с алкоголем?

— Эй, вот эту тему давай не трогать, — смеется Фил, — а то и сами не заметим, как окажемся в баре.

— Да я и не против, — смеюсь я, — просто я наблюдательный — на вашем последнем альбоме есть песенка «Drink Too Much». Знакомая проблема?

— А тебе?

— Мне да.

— Я еще могу назвать пару сотен человек, которым эта проблема знакома. Я тоже очень наблюдательный малый.

Я достаю конверт пластинки «Obsession»:

— Фил, подпишешь?

— Конечно. Ох… — Фил берет ручку, рассматривает конверт, напевает под нос — Когда мы были молодыми…

— Узнаешь этих парней?

— Да уж, как не узнать. Когда принесли эскиз оформления этой пластинки я, помню, крикнул тому чуваку, - эй, а почему я единственный, кто без яиц?

— Ответил?

— Нет, он смутился, говорит, что его просто попросили принести. Все вопросы о шарах нужно задавать другим парням.

Смеется, возвращая мне подписанный конверт пластинки, на которой он единственный без металлических шаров вместо глаз, длинноволосый, с удивленным выражением лица…

— У нас во сколько выезд на площадку? — спрашивает Фил у кого-то из менеджеров, — и да, бар еще работает?

Я, кажется, понимаю, где наш разговор закончится. По пути я его спрашиваю:

— Ты в Лондоне живешь до сих пор?

— Да, в Кройдоне. Там хорошо, а главное тихо. Знаешь почему?

— Нет.

— Там живет огромное количество геев и прочих транссексуалов.

— Поэтому тихо?

— Никто не буянит и не дерется посреди улицы. Просто нужно быть готовым к тому, что в любой момент встретишь мужика, переодетого в женскую одежду.

— Привык к такому раскладу?

— Давно уже, а вот мой брат, иногда заезжающий ко мне в гости до сих пор не может привыкнуть. — Изображает брата, — Эй, там у тебя под домом два чувака целуются!

Дальше — вторая часть истории, но ее я оставлю для себя. Добавлю к своим детским воспоминаниям, возможно, как вполне неожиданный финал. Да и не все помнится — диктофон я зачем-то выключил. Впрочем, до конца концерта на сцене достояли все. Вот это я помню отчетливо.

Валерий ПОСТЕРНАК

Фил Могг. Фото: Лена АВДЕЕВА