ДФ: Привет, Маша! Привет, Женя! Как вы догадались, вы в Фуззе. И без лишних слов я бы хотел сразу спросить о том, что мне интереснее всего, об истории с песней «Я готова» в связи с которой вас хотели подвергнуть каким-то репрессиям.
Маша: Для нас эта история достаточно давно закончилась. История достаточно простая. Была записана песня с такими строчками, но с совершенно не с таким смыслом. Написана была давно и играли мы ее достаточно долго и на открытых площадках, и в клубах, и как-то сыграли ее на Пушкинской площади в Москве. Ну, и после этого нас пригласили в Прокуратуру, сначала в Центр «Э», а потом в Прокуратуру для выяснения, есть ли у нас экстремистские намерения. Филологи в погонах сказали, что есть. Было проведено две экспертизы, они признали, что есть экстремизм.
Евгений: Анонимные филологи.
Маша: Да, их фамилии не разглашают. Все остальные эксперты и юристы сказали, что это полная глупость и даже если эти строчки сами по себе оставить, вырвав из контекста песни, ничего нет. Какое-то время нас приглашали, задавали какие-то вопросы.
ДФ: Вас спрашивали: «вы действительно хотите сделать это?»
Маша: Задавались вопросы «кто вас попросил сыграть эту песню? почему вы написали эту песню? кто вас пригласил на мероприятие, где вы сыграли эту песню? а вот такой-то человек имел к этому отношение?» И назывались какие-то фамилии, из которых я 99 процентов не знала. Попросили текст песни и потом занимались какими-то исследованиями, результатов которых мы толком и не видели.
ДФ: В результате вас просто прекратили приглашать?
Маша: Да. Прошло месяца три или четыре, мы уехали в Азию на каникулы и нам позвонил адвокат Сергей Беляк, который занимался моим делом, и сказал, что можно праздновать — дело закрыли.
Евгений: Что примечательно, это случилось в день рождения Агнии Барто. Мы не политическая группа. Мы это заявляем везде.
Маша: Мы рады видеть всех. К нам приходят много различных оппозиционно настроенных молодых людей, представителей партий, мы рады всем, со всеми поем и отрываемся.
Евгений: Процент оппозиционно настроенных людей соразмерен проценту сексуальных меньшинств на концертах.
Маша: Но кроме них на концерты приходят и другие люди.
ДФ: Какая же вы не политическая группа, если в одном интервью вы сказали, что творчество Барто на 80 процентов — это идеология.
Евгений: Идеология и политика — это разные вещи.
Маша: Мы никогда не пытались встраивать себя в политику как группу. Тексты у нас на 90 процентов относятся к социальной тематике. Политические тексты тоже можно найти, но они не призывают к смене строя и к чему-то такому. Нас волнует социальное окружение, человек в этом социальном окружении, его выбор и его поступок. Это нас всегда волновало и мы всегда об этом поем.
ДФ: Вы сказали, что в песне «Я готова» с этими строчками...
Маша: «А ты готов?»
Евгений: А дальше нельзя.
Маша: Почему? Можно. «Поджигать ночью машины ментов». Не экстремизм же, можно уже.
ДФ: ...там подразумевался какой-то другой смысл. Не призыв, не описание экстремистского действия.
Евгений: Это яркая метафора о любви.
ДФ: Нет ли в этом какой-то хитрости? Деятель искусства озвучивает какое-то высказывание, а потом уходит от ответственности, говоря, что это метафора, что это не стоит принимать всерьез.
Евгений: Искусство основано как раз на том, что не всегда понятно, искусство это или не искусство. Этот вопрос должен оставаться.
Маша: Это связано с интерпретацией. Искусство не может быть без интерпретации, без переживания человека, который воспринимает какой-то объект. Даже в реализме человек не может на сто процентов знать, что говорил автор, он все равно интерпретирует через себя. С другой стороны, я даже хотела вам сначала по-еврейски ответить — вы считаете, что сто процентов художников, музыкантов простачки?
ДФ: Я думаю, что это очень удобный способ, чуть что поднимать руки и говорить «что вы! это же метафора! как это можно понимать буквально, это же искусство!» Это, например, связано с акционизмом.
Маша: Ну, и отлично. Акционизм, собственно, и строится на провокации, на интерактивности, на действии, которое потом получает в обратку. Противодействие в акционизме — это продолжение акции. Например, кто-то что сделал провокационное, а их раз и посадили в тюрьму. Это значит, что акция не закончилась. Акция не перестает быть искусством, даже если она является преступлением. Я не вижу противоречия. В искусстве может быть чудовищное насилие, искусство может быть страшным, злым. С этим ничего нельзя сделать, то есть это все равно может оставаться искусством. Я имею в виду то, что изображения сцен насилия, страшны.
Евгений: «Иван Грозный убивает своего сына».
ДФ: Да, это страшная картина.
Маша: Но тем не менее это является искусством! А если режиссер реально порубал какое-то количество народа и его фильм вышел на экраны, то мы находимся в парадоксе — с одной стороны мы имеем высокохудожественный фильм, а, с другой стороны, режиссера надо посадить в тюрьму. А по поводу удобной позиции — мы все живем в удобной позиции, просто кто-то менее искренен, кто-то более искренен в своих высказываниях. Просто сказать человеку: «ты устроился удобно и к искусству не имеешь никакого отношения» и налепить на него ярлычок «конъюнктурщик» - но, наверное, люди все-таки более многогранны, чем представляется нам на первый взгляд.
ДФ: Мы неизбежно подошли в нашей беседе к самому главному информационному поводу, к акции Pussy Riot.
Маша: Что-то мне подсказывало, что именно по этому поводу мы это все обсуждаем.
ДФ: Мы обсуждаем это в связи с инцидентом с проверкой Барто на экстремизм. А вот сейчас против этих девушек заведено уголовное дело. Ваше мнение? Там есть состав преступления, они перешли грань?
Маша: Мы не юристы. Но в интернете я читала много заключений различных, никак между собой не пересекающихся юристов, которые добровольно сделали анализ ситуации. Они все говорят о том, что того состава преступления, который вменяется девушкам, в их поступке нет. Однозначно возмущает то, что девушек посадили за то, что они не совершали. Я как христианин девушек не осуждаю. В том, что они сделали, я не увидела ничего страшного, оскорбительного - ни в действиях, ни в движениях, ни в масках. С христианской точки зрения, меня удивляет поведение верующих. Откуда этот праведный гнев?
ДФ: Может быть, они считают, что это было кощунственное вторжение в священное пространство.
Евгений: Куда?
ДФ: В храм.
Евгений: В храм Христа Спасителя? Мы с Троицким встречались на прошлой неделе, он рассказал отличную историю. Он говорит, что был в храме Христа Спасителя шесть раз. Из них на богослужении только однажды. Первый раз на презентации новой модели Рено.
Маша: Нет, не Рено, что-то поприличнее, Фольксваген вроде.
Евгений: Поприличнее, да, это важно. Второй раз был на аукционе антикварной мебели. Третий раз марку часов представляли, а последний раз был конкурс бальных танцев, где девочки в маленьких тряпочках танцевали. И все это в том самом зале, где проходят богослужения. Троицкий сказал: «Мне странно!» И я согласен с ним, у меня тоже эта ситуация вызывает недоумение.
Маша: Вообще факты о патриархе Кирилле, которые сейчас полезли, хотя об этом и так все знали, очень хорошо иллюстрируют притчу о бревне в глазу и соринках.
ДФ: Барто не политическая группа, но идеология вам интересна.
Маша: Мы сами идеология.
ДФ: Я пытался разобраться, что за идеология, внимательно вслушивался в тексты и мне показалось, что довольно показательной является песня «Сучки». Там такой карикатурный образ современной девушки, который вы осуждаете.
Маша: Я бы не сказала, что мы осуждаем.
Евгений: Это сатира.
ДФ: Но вы не одобряете ее поведение.
Евгений: Что значит, не одобряем?
ДФ: Вы смеетесь над этим.
Маша: Ну, а почему бы и нет? Если мы смеемся над этим, это не значит, что мы не одобряем.
Евгений: Чувство юмора у нас присутствует и по отношению к себе в том числе.
ДФ: Но вы их сучками называете.
Маша: Да они сами себя так называют.
ДФ: Из этой песни и из нескольких других я сделал такой вывод — вы из тех музыкантов, художников, представителей современного искусства, который очень любят критиковать потребительское общество.
Маша: Любим критиковать потребительское общество!
Евгений: Мы его искренне не любим.
ДФ: А что плохого в потребительском обществе?
Маша: В самом потребительском обществе нет ничего плохого, потому что в любом случае общество, где есть деньги, где есть обмен ценностей, будет потребительским. Мы в любом случае покупаем продукты питания. С другой стороны, когда ценность духовного в человеке настолько мала и духовные ценности меняются на материальные — нас это сильно возмущает. Мы против этого.
ДФ: Что такое духовные ценности?
Евгений: Я объясню. Человека от обезьяны отличает только наличие третьей грани, третьей оси координат, назовем ее z, если x и y это эмоции и физиология. Человек отличается от обезьяны тем, что обезьяна никогда не задумывается над тем, зачем она ест банан, в этих рассуждениях она никогда не дойдет до поиска смысла жизни. Человеку свойственно искать смысл жизни.
Маша: И это прекрасно.
Евгений: Когда смысл жизни человека - машина покруче, это сомнительно. Это грань сомнительного, а не однозначного.
Маша: С другой стороны, мы вот сейчас сидим и пользуемся различными плодами прогресса. Если бы человек остался на уровне «я ем банан и все», мы бы сейчас сидели на деревьях.
Евгений: Надо к чему-то стремиться.
ДФ: Стремиться к большему материальному комфорту. Не просто есть банан, но запивать его какими-то напитками.
Евгений: А как вы тогда объясните искусство? Как развлечение маргиналов? Я думаю, нет
ДФ: А как вы понимаете искусство?
Евгений: Как поиск Бога.
ДФ: И про Барто это можно сказать?
Евгений: Конечно. В нас живет Бог.
ДФ: И вы об этом сочиняете песни.
Маша: Да, периодически мы называем себя христианской рок-группой.
Евгений: Наши песни о том, что Бог должен жить в других людях. Я, конечно, говорю не о Боге как главе РПЦ. Я говорю о нематериальном, о духе. Бог равно дух.
Дмитрий Филиппов
